В прошлом номере мы рассказали о событиях на Гомельщине, которые произошли вслед за печально известным «Кровавым воскресеньем», и о семье Малеевых – революционно настроенных бунтарей из Ветки. Однако произошедшая тогда трагедия стала лишь началом событий 1905 года, в эпицентре которых оказался и Гомель…
Пути отважных
«Они как метеоры – быстро летели, ярко сгорали и все сжигали на своем пути», – писал в своей неопубликованной повести «Пути отважных» революционер-боевик из Ветки, первый председатель Ветковского Совета депутатов и по совместительству талантливый журналист Иван Малеев.
Действительно, события той эпохи свидетельствуют: если ее героям чего и не хватало, то только не огня. Пламенем и страстью эти люди горели изнутри, освещая и воспламеняя все вокруг…
После демонстрации и устроенного полицией побоища в Ветке, о которых мы уже рассказывали, местный кружок социалистической молодежи впредь решил защищаться – двое самых активных погромщиков были ранены. В этот момент, как нельзя кстати, в группу Малеевых пришел местный житель Мишка Майзлин по кличке Мошка:
– Возьмите меня в вашу дружину. Не знаю ваших программ, но без револьвера я ни шагу…
«Бедная часть старообрядческой Монастырской улицы, где родился и рос Мошка, – плотники, пильщики, каменщики – знала только азартную игру в орлянку, пьянство, драки. И он мало отличался от последних. Нравы улицы наложили на него свой отпечаток. Он умел по-настоящему драться. Не пугался разбитой в кровь головы противника. Не скулил и не жаловался, побитый другими, и вырос своеобразным спартанцем…», – так вспоминал об уличном прошлом Мошки журналист Малеев. Подавляющее большинство рабочей молодежи гомельских «Монастырька» и «Залинии», «Забега» и «Америки», помимо начальной школы, прошли именно такие «университеты».
После жестокого избиения в полиции, сидя в Рогачевской тюрьме, молодые социалисты из Ветки и Гомеля сговорились: «Теперь будет так, как в Библии, – око за око, зуб за зуб…»
Партия большевиков и Гомельская организация РСДРП жестко и справедливо критиковала тактику индивидуального террора. Но вот молодые эсеры из Гомеля и Ветки по своей юности и горячности слышать ничего не хотели о научной марксистской критике. По их мнению, за побоище на ветковской Красной площади должен был ответить конкретный человек – жандармский ротмистр Шебеко…
Пассажиры как пассажиры
Жарким летом 1905 года представитель Гомельского комитета партии эсеров Иван Мохов(Семеныч)вызвал Малеева из Ветки на встречу в Гомель. «Конспиративное» свидание проходило прямо в кузне Семеныча, на известном Моховом переезде.
– Шебеку в Вильню переводят, на повышение. Отличился давеча в Ветке, начальство заприметило. Да и вот, намедни, когда была демонстрация у завода Фрумкина, по его личному приказу 16-летнего парня прямо у заводских ворот расстреляли. Пятна крови до сих пор на столбе остались, – Семеныч отложил в сторону тяжелый молот, прислонив его к наковальне. – А у нас, как назло, даже револьвера хорошего нет, старые «смит-вессоны» одни осечки дают. Но ничего, я сделаю бомбы. Возьмешь это дело на себя?
Малеев согласился не раздумывая. Вторым участником акции возмездия вызвался стать гомельский дружинник Василий. После непродолжительного наблюдения они обнаружили ротмистра в сопровождении трех жандармов на улице Генеральской, ныне – Красноармейской…
В своей повести-воспоминании Малеев так описывает это событие: «Встал с сиденья пролетки, размахнулся и со словами «Вот вам!» бросил снаряд под ноги Шебеко. Раздался выстрел, шипение. Отшатнувшись назад, Шебеко упал. Я как зачарованный стоял в пролетке и ждал взрыва… Шло время или остановилось?... Снаряд шипел и дымил. Жандармы растерялись в какой-то момент. Лошадь присела на задние ноги, храпит, косит глазами на клубы черного дыма. Извозчик стегает ее кнутом, но лошадь пятится назад, приседает на задние ноги. Опомнившись, жандармы бросились поднимать своего начальника. Один открыл стрельбу из браунинга… Я попал между передком пролетки и задними ногами лошади, между оглоблей…
Подбежавший жандарм схватил меня за плечо, фуражка свалилась у меня с головы… Рука жандарма скользит по моему плечу. Я нагнулся, подхватил левой рукой фуражку, правой вынул из кармана свой «смит-вессон»…»
Впрочем, стрелять в жандармского унтера Малеев не стал. Только ударил рукояткой револьвера по руке и, освободившись от захвата, перешагнул оглоблю, рванул в соседний двор. Перепрыгнув забор, дальше побежал садами, которых в Гомеле тогда было великое множество. Не забыв захватить с собой фуражку.
Арестованный извозчик на допросах только пожимал плечами:
– Пассажиры как пассажиры – багажа никакого. Кто они?Что у них на уме, что в карманах – почем я знаю?
«Мы умираем в борьбе, но вам рисковать жизнью не советую…»
Второй участник покушения, дружинник Василий,(предположительно – Василий Куракин), вскоре уехал из Гомеля в Одессу. Сдружился там со знаменитым впоследствии Афанасием Матюшенко, матросом с броненосца «Потемкин».
Между прочим, молодые парни были заняты не только теоретическими диспутами и подпольной работой. Ничто человеческое им было не чуждо. По свидетельству Ивана Малеева, два эти статных красавца были любимцами одесских девушек. Впрочем, прогулки по Приморскому бульвару в знойной неге южного лета кончились сразу после того, как на броненосце вспыхнуло восстание. Василий поддержал своего друга с «Потемкина» на баррикадах Пересыпи. С бомбами в обеих руках он поднялся во весь рост, но, сраженный пулей из офицерского нагана, упал прямо на штыки. Прогремевший через секунды взрыв разметал в разные стороны и дружинника из Гомеля, и штурмовавших баррикаду жандармов…
А вот Малеев по поводу своей, к счастью для ротмистра(да и для него самого), неразорвавшейся бомбы имел долгий разговор с Семенычем. Решили: чтобы как следует снабдить дружину всем необходимым, нужно перейти к экспроприации частных капиталов.
Партия эсеров признавала экспроприацию только казенных средств, но запрещала трогать частную собственность. При этом специальным постановлением Совета эсеровской партии запрещалось и проливать кровь при «эксах».
Вот по поводу этих «запрещенных» частных капиталов гомельские дружинники сильно разругались со своим партийным комитетом, почему-то не дававшим санкцию на то, чтобы пощупать местных «жирных котов». Почему – выяснится несколько позже…
Пока же Мохов, братья Малеевы, Мошка и многие другие отчаянные головы отделились от всех, гордо объявив себя независимыми, и приняли название «Боевой рабочей дружины».
Правда, не все даже среди ее членов были за «грабиловку». Сергей Бочарников – рабочий, отличавшийся недюжинной физической силой, – выступил против. На что Иван Малеев отреагировал саркастическим вопросом:
– Так, может, нам пойти на построение социализма собирать?
«Идея» понравилась, и вскоре один из самых отчаянных гомельских боевиков, Иван Типунков(Ваня Маленький, Ваня Брянский), отправился за «подаянием». И первым, к кому он обратился, стал крупный гомельский и всероссийский банкир по фамилии Поляков. Причем не голословно, а с соответствующим письмом за подписью «Боевой рабочей дружины». В те времена такие письма назывались мандатами. Протягивая банкиру свой мандат, Ваня Брянский сказал:
– Вы человек культурный, интеллигентный, отлично понимаете, что происходит в стране. Надеюсь, сочувствуете революции и тайно рукоплескали матросам броненосца «Потемкин».
– Но я человек небогатый…
– Мы умираем в борьбе, но вам рисковать жизнью не советую. А революция бессмертна, и Ваша помощь в этой борьбе не будет забыта. Две тысячи – сумма для Вас небольшая. Свободу России Вы, надеюсь, оцените гораздо дороже...
Поляков хотел откупиться тысячей, но вскоре, поняв, что «торг здесь не уместен», отдал две.
Согласитесь, вся эта сцена напоминает разговор «великого комбинатора» Остапа Бендера с владельцем одесской артели «Московские баранки» Кислярским. Кстати, комбинаторами стали называться группы бывших идейных экспроприаторов, начавших «комбинировать» захваченные деньги, – часть жертвовать на революцию, часть пускать на личные нужды. Правда, эта деморализация имела место уже после поражения первой российской революции. А что касается параллелей с Остапом Ибрагимычем, то теоретически Иван Малеев, работавший в 30-е годы в Москве в газете «Известия», вполне мог пересекаться с Ильфом и Петровым, журналистами газеты железнодорожников «Гудок». И даже делиться с ними воспоминаниями о своей бурной молодости…
Бомба в рюшечках
Гомельские «буржуины» долго не смели отказать таинственным экспроприаторам. Пока мандат не был послан одному богатому гомельскому стоматологу…
Зубных дел мастер платить наотрез отказался. Никакие разговоры и увещевания на него, в отличие от других, не действовали. И тогда прижимистого владельца зубоврачебного кабинета было решено образцово-показательно проучить. Вечером к его квартире подошли двое боевиков со свертком в руках. Летним душным вечером окно было открыто, в комнате горел свет и слышались голоса. Короткий бросок – и в окно полетела бомба. Однако на ее пути встала неожиданная преграда – шикарная тюлевая занавеска с рюшечками, которую так любила хозяйка дома. В лучших традициях гомельского мещанства того времени. Самодельный разрывной снаряд ударного действия со смертельной пикриновой начинкой внутри запутался в этой нежной кисее, и в это время бомбу успел подхватить… Нет, не стоматолог, а член гомельского комитета еврейской рабочей партии Бунд. Оказалось, что как раз в квартире врача проходили заседания бундовского подпольного комитета.
Разразился страшный скандал. Бунд едва не начал войну против «воров» и «грабителей». Кстати, в его распоряжении был весьма крупный боевой отряд во главе со знаменитым боевиком и местным силачом Лейбой Страдальцем.
Впрочем, бросила ли ту бомбу именно «рабочая дружина», точно неизвестно. Это вполне могли сделать и обычные бандиты, прикрывавшиеся более звучным и авторитетным именем «идейных экспроприаторов».
Тем не менее происшедшее лишь укрепило «рабочую дружину» во мнении – на содержание к капиталистам идти ни в коем случае нельзя. Ведь они борются с самодержавием вовсе не для того, чтобы проложить дорогу «демократической» власти толстосумов, которые могут установить свое иго над трудовым народом ничуть не хуже царских чиновников. Партийные же «генералы», которые берут деньги из фондов буржуазии, рано или поздно предадут рабочий класс. Однако и экспроприаторская тактика «самофинансирования» имела свою темную сторону. Кровь невинных жертв, криминализация и постепенная деморализация самих идейных революционеров неразрывно сопутствовала «эксам». Впрочем, гомельских дружинников это не коснулось – многие из них погибли значительно раньше, чем коррозия морального разложения могла их затронуть.
Стрельба с яблоками
…Лето 1906 года, дорога между Гомелем и Веткой. Почтовая карета неспешно движется по ухабам, на ней везут казенные деньги. Вдруг из кустов на дорогу выскакивают трое парней. Одеты просто, но добротно. В руках у одного маузер. Звучит отрывистая команда:
– Стоять!
Почтовый чиновник Баук очнулся от легкой дремы, неловко трясущимися руками достает из кобуры револьвер, взводит его.
– Бросай оружие!– кричат налетчики.
Чиновник стреляет, но ответного выстрела уже не слышит, медленно сползая на дно кареты.
Шура Малеев, Мошка и Яков Одноглазый достают из нее деньги. Через час они уже в Ветке, и, собрав вокруг себя местную пацанву(ведь и сами-то еще почти дети), едят яблоки и показывают револьверы. Вдруг из-за забора появляется отряд стражников. Боевики сохраняют полное спокойствие.
– Яблок не хотите?– протягивает им спелое яблочко Мошка.
– Или думаете, что мы не умеем стрелять?А ну-ка!Кто раньше!– Шура Малеев выхватывает кольт и стреляет первым.
– Дети, уходите!– кричит Мошка и выбегает на середину улицы, на ходу присоединяя к маузеру кобуру в качестве приклада. Напуганные «скорострельным ружьем» Мошки, стражники разбегаются. Дружинники смеются и идут по улице шагом. Но излишняя самоуверенность на этот раз их подвела. Понукаемые начальством полицейские вновь собираются на облаву. Выстрелы гремят с обеих сторон. Перестрелка и погоня длятся больше часа. Яшка и Малеев схвачены в ветковском районе «Голосраевка». Шуру вычислили по мокрому следу. Только Мошке в очередной раз удается ускользнуть от преследователей вместе со своим «чудо-ружьем».
Шуру везут в Гомель на пароходе, всю спину заключенному искололи штыками. Дружина готовится отбить его на Киевском спуске, но полиция доставляет арестанта другим путем. Малеева пытает «жестокий до виртуозности» садист, полицейский исправник Стефан Мизгайло. Группу дружинников, намеревавшихся прекратить эти пытки, хватают на конспиративной квартире в Кладбищенском переулке. Дочь хозяев квартиры Еву Райскую так избивают при аресте, что она умирает от побоев и нервного потрясения…
Иван Малеев бросается на помощь брату и другим товарищам из Петербурга. Он готовит побег – и брат Шура выезжает из ворот Гомельского тюремного замка под видом извозчика. Но его узнает тюремный стражник, который был родом из соседнего с Веткой села. Побег провален. Александра Малеева переводят в Бобруйскую крепость, где расстрельная команда дает по нему, привязанному к столбу, последний залп…
***
Анализируя то непростое тяжелое время, когда свистели пули и обе стороны несли жертвы, важно понять одно – насилие порождает насилие. И разорвать этот порочный круг способно лишь торжество высоконравственного общественного идеала, несущего большинству справедливость, достоинство и мир…
Юрий ГЛУШАКОВ, историк
При копировании материалов ссылка на сайт обязательна.
Просмотров: 282
