Как паренек из Рогачевского района общался с «вождем народов»

Работа историка бывает непростой – необходимые сведения приходится по крупицам искать в архивах, в фондах библиотек и музейных хранилищ, перелопачивая иной раз тонны бумаг в поисках одного нужного факта. А вот этот материал долгие годы лежал у меня под рукой – машинописные воспоминания моего дедушки, Ивана Андреевича Глушакова, офицера Советской Армии и участника Великой Отечественной войны. Слишком семейными казались мне эти тексты для публикации, но все же подход историка взял свое – ведь мемуары деда содержат большое количество уникальных сведений и просто зарисовок «с натуры». Один из таких эпизодов я и предлагаю вниманию читателя…

ЛАГЕРНАЯ  ЖИЗНЬ
В сентябре 1931 года молодой парень из белорусской деревни Кистени Рогачевского района, что стоит на живописном берегу Днепра, Иван Глушаков, был призван в Красную Армию. Произошло это в горняцкой Горловке, на шахты которой он был направлен по комсомольской мобилизации год назад. В тогдашнем военкомате состоялся примерно следующий диалог:
– Что ж, молодой человек, характеристики на вас положительные, где желаете служить?
– Вырос я на Днепре, закончил техникум связи, владею азбукой Морзе и мечтаю о море – прошу зачислить меня на флот…
Однако уже на следующий день вместо рабоче-крестьянского красного флота призывник оказался… в камере предварительного заключения. Милиционер с лейтенантскими «кубарями» в петлицах потрясал какими-то листами утверждая, что это его письма домой якобы с призывами к вооруженной борьбе против Советской власти. Но показать сами бумаги почему-то отказался…
«Провоцирует, гад», – решил про себя Иван. И, по всей видимости, не ошибся – через 5 суток пребывания под стражей его, «разобравшись», отпустили. Такое было время – атмосфера осажденной крепости.
На прощальной вечеринке с друзьями спели под гитару «Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты…» А на следующий день товарный состав помчал призванную молодежь в неизвестном направлении. Куда едут, не знал никто – из вагонов не выпускали, и по товарняку поползли слухи – одни говорили, что везут их для охраны заключенных, другие – что они сами уже заключенные… И действительно, в скором времени все оказались в бараках. К счастью, не тюремных, а в учебном лагере Московского военного округа «Серебряный бор». Начался «курс молодого бойца». Бег на 100, 1000, 3000 и 5000 метров, стрельбы, ночные тревоги и марш-броски, строевая и караульная служба.
Интересным был своеобразный тест на психологическую устойчивость – новобранца ставили одного ночью «под ружье»  в глухой чаще леса. Иные не выдерживали напряжения и бежали с поста. По результатам отбора новобранцев каждый день «перетасовывали» из команды в команду. Вскоре выяснилось – команда № 1пойдет во внутреннюю охрану Кремля, № 2 – для охраны самого Кремля, № 3 – в части НКВД, № 4 – в состав Московской Пролетарской дивизии. Иван попал в команду № 1 – так началась его служба в Особой роте охраны Управления коменданта Московского Кремля, одной из самых отборных частей во всей Красной Армии.
30 декабря, в аккурат под Новый 1932-й год, всех прошедших КМБ через Троицкие ворота строевым шагом провели в Кремль. В арсенале получили новенькую форму. Восторгу парней, чье детство прошло в стране, разоренной войной и «старым режимом», не было предела – молодые бойцы получили сразу по четыре комплекта обмундирования разного назначения. Для сравнения – в Советской Армии в 1980-х годах выдавали только два вида формы – «парадку» и повседневную «хэбэшку» с кирзачами. А кремлевские стрелки в 1930-х щеголяли в униформе командного покроя – темно-синие галифе, саржевые гимнастерки, широкие кожаные ремни с портупеей, хромовые сапоги – яловые же предназначались только для работы.
Первым желанием у каждого было одно: поскорее сфотографироваться и отправить «карточку» знакомым девушкам. Да только писать домой до сих пор никому не разрешалось…

КРЕМЛЕВСКАЯ ПЛЯСОВАЯ
Охрана Кремля и советского правительства – дело нешуточное. Красноармейцы поняли это уже при первой же встрече с комендантом Кремля Рудольфом Петерсоном, зачитавшим Особую инструкцию по охране членов Политбюро ЦК ВКП( б)  и Совнаркома. А из неформальной беседы с председателем ВЦИК СССР Михаилом Калининым почерпнули еще более интересные подробности. «Всесоюзный староста», приятно поразивший своей простотой и доброжелательностью в общении, рассказал им  следующий случай…
Как-то раз Владимир Ильич во время своей вечерней прогулки, возможно, погрузившись в думы о судьбе рабочего класса, случайно забрел в запретную зону. И тогда контролировавший ее часовой навел ствол прямо в грудь вождя мирового пролетариата, приказал ему лечь на живот и не двигаться. А сам схватил трубку телефона и доложил: «Товарищ начальник караула, я, часовой 17-го поста, уложил Ленина!»
Начкар от такого рапорта чуть было сам не лег, но все же нашел в себе силы доложить коменданту Кремля – Михаилу Калинину. Когда все трое явились на пост № 17, ожидая увидеть главу советского государства, «уложенного» меткой красноармейской пулей, их взору открылась следующая картина. Ильич лежал на животе и спокойно читал газету «Правда». Просто Ленин не любил терять даром ни минуты времени…
Кроме «политической», продолжалась и напряженная боевая учеба – кремлевских стрелков готовили не за страх, а за совесть. Чего стоила одна только утренняя пробежка –  бойцы не просто бегали, но после каждого круга производили по выстрелу в мишень из «нагана». Так их учили владеть личным оружием на фоне усталости и учащенного дыхания. Усиленно отрабатывались приемы рукопашного боя – на штыках и без оружия, по системе советского боевого «самбо», разработанной к началу 1930-х годов специально для Красной Армии и НКВД и закрытой для гражданского населения. Все эти навыки впоследствии не раз еще пригодятся  комбату стрелкового батальона Ивану Глушакову в боях на Гомельщине, на Дону и под Сталинградом…
Но не меньше, чем стрельбе и «физухе», уделялось внимания и культурному уровню красноармейцев. Лекции и беседы с ними прямо в казарме проводили тот же Калинин, а также жена Ленина Надежда Крупская, сестра Мария Ульянова, бывший управделами Совнаркома Владимир Бонч-Бруевич, личный секретарь Ленина Лидия Фотиева. А вот петь и плясать кремлевских стрелков обучал брат знаменитого композитора Исаака Дунаевского(предположительно – Зиновий). Ведь пройти по кремлевской площади с плохой строевой песней считалось тогда настоящим ЧП!
Наконец спустя целых пять месяцев разрешили написать домой. Иван не удержался – и первым же письмом послал домой снимок, на котором вместе с красноармейцами сфотографировался Иосиф Сталин, Крупская, Клим Ворошилов и другие. Письмо, пришедшее в ответ от отца, поразило его как гром среди ясного неба: «Ты живешь в Кремле, вместе со Сталиным, Калининым, Крупской. А мы тут голодаем, колхоз наш распался. Коня мне моего вернули, а колес не дали. Будьте вы прокляты со своей колхозной затеей!..»
Приближалось 23 февраля – День РККА, но настроение у Ивана было далеко не праздничное –ведь он прекрасно знал, что вся переписка в Кремле перлюстрируется. То есть читается уполномоченными на то людьми.
22-го вечером красноармейцы особой роты охраны, без шинелей, но в шлемах-буденовках, промаршировали мимо всего советского руководства и иностранных гостей, с песней: «Гостем, гостем дорогим прискакал нарком военный – Ворошилов Клим!» Не зря репетировали с Дунаевским – Сталину  так понравилось, что он попросил еще раз пройти и спеть новую на то время песню «По долинам и по взгорьям…»
После был праздничный вечер в Кремлевском дворце. Красноармейцев заранее предупредили – рта не раскрывать, если дамы будут приглашать на танец, не отказывать, но если не умеешь вальсировать – извиниться.
«Ну как тут «рта не раскроешь», когда после шахты, после всего пережитого, попадаешь в Кремлевский дворец, где все сверкает золотом как в сказке, – пишет дед в своих воспоминаниях. – На ковры даже страшно было стать солдатским сапогом. Вот духовой оркестр играет вальс, дамы подходят и приглашают кавалеров. Но как за нее взяться?Ведь это же не вечеринка в Сидоровой хате, когда под скрипку Сафрона схватил Катю и пошел с ней кружить до потери сознания. Здесь нужна деликатность, осторожность, не наступить бы сапогом на остроносенькую туфлю…»
Впрочем, кремлевскому стрелку из белорусской деревни на этом вечере довелось выступать еще и по отдельной программе… Распорядитель вечера, Семен Буденный, не только лихой кавалерист, но и гармонист и плясун, объявил:
– Товарищи!Сейчас перед вами выступят с красноармейским переплясом бойцы Трапезников, Глушаков и Качанов!Баянистам – сыграть плясовую!После пляски командир подвел выступавших к Сталину и Ворошилову. Представились, коротко сообщили о себе. Иван сказал, что он родом из Рогачевского района Бобруйского округа БССР.
– Значит, из Беларуси?– первый «красный офицер» Клим Ворошилов обернулся к Сталину. – Я же говорил, что это или украинец, или белорус.
– Да, я ошибся, – признал Иосиф Виссарионович и, произнося слова со своим знаменитым кавказским акцентом, обратился к Ивану с вопросом:
– А Ваши родители живут в деревне?
– Да, – ответил Иван, и вдруг вспомнив об отцовском письме с его проклятьями колхозам, почувствовал, как внутри все холодеет.
– Связь с ними имеете?
Кровь бросилась в голову Ивану, и он просто не смог выдавить из себя ни слова… Глядя на него с прищуром, Сталин «успокоил»:
– Сегодня не будем говорить, сегодня праздник, отдыхайте, а после мы с Вами встретимся…

«А НАС ИНФОРМИРУЮТ НЕПРАВДОПОДОБНО…»
Три последующих дня в наряд Ивана не ставили, и время тянулось в кошмарном ожидании. И вот командир части Д.И. Антипас вызвал стрелка в канцелярию и приказал надеть парадную форму.
– Отвечать четко, внятно, держать себя бодро, – последний инструктаж  комендант Петерсон выдавал уже перед дверями приемной Генсека…
Забегая вперед, отметим, что в 1935 году Рудольф Петерсон будет отстранен от должности по обвинению в участии в «заговоре правых» в Управлении коменданта Московского Кремля, а в 1937-м –репрессирован…
Строевым шагом я подошел к Сталину, который стоял за своим столом и держал в руках курительную трубку, – вспоминал об этом уже в 1976 году  дедушка.
– Товарищ Сталин, красноармеец Особой роты охраны Глушаков по Вашему приказанию прибыл!» – доложил я четко, как учили.
Кроме Сталина в кабинете сидели Калинин, Молотов, Ворошилов, Орджоникидзе и нарком земледелия Яковлев. Сталин предложил мне сесть, и я присел. Меня колотило, словно в лихорадке, в глазах – темно. Ворошилов налил стакан воды и поставил на стол рядом со мной. Сталин, видя мое ужасное состояние, сказал: «Товарищ Глушаков, не волнуйтесь так за ваш колхоз, все будет в порядке. Вы убедились, что это работа кулаков?Вы нам расскажите, что пишут об этом Ваши родители?» Я попытался достать из кармана гимнастерки письмо и прочитать, но Сталин остановил меня: «Вы нам письма не читайте, Вы расскажите своими словами, мы поймем Вас». Я начал рассказывать, да еще и с белорусским акцентом, о том, что «наш колхоз распался, бацьку каня аддали, а калес не дали, и бацька ездиу у лес па дровы, и яго лясничий Шацила набив и атабрау тапор». На этом эпизоде Сталин меня остановил и обратился к присутствующим: «Видите, как орудуют кулачье и подкулачники в деревне, а нас информируют неправдоподобно». Наркомзем Яковлев весь этот разговор  записывал в блокнот».
В конце концов измученного расспросами солдата отпустили, взяв с него обещание, что он расскажет красноармейцам, «как кулачье срывает коллективизацию». Напоследок Сталин еще раз просил его «не волноваться за колхоз»(чувство юмора никогда не покидало «вождя народов»– Ю.Г.)Далее было так: «Я встал, спросил разрешения идти. Сталин сказал: «Идите». Я забыл, что стою на ковре, сделал строевой поворот кругом. И тут же чуть не рухнул на ковер… Устоял на ногах лишь благодаря Кирову, который ближе всех ко мне  сидел и удачно подхватил меня, как ребенка,  не дав упасть на пол…».
Постепенно шоковое состояние отпускало красноармейца, а на следующий день старшина роты С.Г. Куликов выдал ему отпускное свидетельство «за отличную пляску» на 11 суток, 150 рублей денег и три больших чемодана с подарками для родных. Все – по личному распоряжению Сталина. Но мысли у Ивана были совсем о другом – случаи такой отправки из части уже были. Назад же из «отпуска» никто не возвращался…
Рогачев, поезд подходит к станции в 11 часов вечера. На перроне никто не ждет, но вдруг оклик сзади. Человек в форме НКВД предлагает пройти с ним в машину:
– Мы Вас подвезем…
«Вот оно, начинается», – подумал Иван. Рука непроизвольно сжала в кармане маленький пистолетик системы Коровина. Но у авто стояли
председатель Рогачевского исполкома Зеленков, начальники Рогачевского отдела НКВД  Рудаков и политотдела МТС Вайман. Зеленкова Иван знал еще по прежней работе на почте. Знакомый председатель райисполкома похлопал отпускника по плечу:
– Да не волнуйся ты так. Молодец, земляк, добился почетной службы в Кремле. Выступишь в клубе, расскажешь крестьянам, как там, в Москве, думают. Вот еще и продуктов тебе подкинем, подкормишь односельчан. Время нынче, сам знаешь, голодное…
От сердца у красноармейца постепенно отлегло. А когда наконец из-за поворота дороги появилась покрытая инеем кровля родной хаты, словно яркое солнце зажглось посреди морозной ночи…
После, по возвращении на службу, была еще одна беседа с членами Политбюро  и со Сталиным, на которой пришлось рассказать обо всем увиденном в деревне – о страхе крестьянина перед неведомой колхозной жизнью, о многочисленных злоупотреблениях и об отсутствии опытных организаторов. Сообщил Иван и о встрече в Рогачеве, так похожей сначала на арест. Сталин и Калинин улыбались, а Яков Яковлев прочему то нервничал(в 1937-м наркомзем также будет репрессирован).
***
Но что же пробудило интерес у «сильных мира сего» к разговорам с рядовым красноармейцем?Дело в том, что к этому времени «сплошная коллективизация», проводившаяся зачастую насильственными методами, вызвала отчаянное сопротивление крестьянства и дала сбой. Поэтому в марте 1930 года статья Сталина «Головокружение от успехов», на самом деле отражавшая мнение реалистичной фракции в руководстве партии, приостанавливает ее форсированное проведение. Но сделать это полностью не удается – в низах партии преобладают радикальные настроения(вот вам и «единоличная сталинская диктатура»!). XVI съезд партии возвращается к завышенным темпам коллективизации, продолжается принудительное обобществление скота. 25 марта 1932 года ЦК ВКП(б)приходится принять по поводу «перегибов» в животноводстве еще одно специальное постановление. Как раз через две недели после описанной истории… Очевидно, накануне этого и понадобился случай «с конем и колесами» моего прадеда, в числе прочих,  как наглядный пример «искривления партийной линии на местах»…
Только для сотен тысяч крестьян, вдосталь нахлебавшихся этих самых «перегибов», к этому времени одним лишь «головокружением» дело не ограничилось… Были и незаконные аресты, и высылка на «спецпоселение». Но все же коллективизация, при всех грубых издержках и допущенных в ее ходе преступлениях, позволила вырвать село из вековой отсталости, провести модернизацию страны и подготовиться к войне. К той страшной мировой войне, которую весь советский народ и сотни тысяч бойцов и командиров, включая гвардии капитана Ивана Глушакова, победоносно закончили на территории разгромленной фашистской Германии…
Но это будет уже другая история.

Юрий ГЛУШАКОВ, историк