Журналист «Вечёрки» разыскал подшивку уникальной газеты, которая в начале прошлого века издавалась в Гомельском исправительном доме
В прошлом номере мы рассказывали о становлении местной милиции и ее первых шагах на поприще борьбы с преступностью, которые пришлись на 1920-ые годы. Само собой, в результате этого часть граждан, нарушивших закон, время от времени оказывалась в тюрьме. Недавно автору этих строк удалось найти весьма любопытные сведения о жизни этих в прямом смысле закрытых учреждений.
«ЛЮБЛЮ ТЕБЯ Я, МАТУШКА-ТЮРЬМА…»
Под влиянием начавшейся еще при Союзе эпохи гласности, исправительная система раннего СССР ассоциируется, прежде всего, с ужасами ГУЛАГа.
Бесспорно, в период «большого террора» конца 30-х годов этот инструмент карательной машины, начавшей работать вразнос, действительно напоминал ад на земле… Однако в разные периоды советской истории тюремная жизнь протекала по-разному. Например, в 1920-е годы своеобразная «рабочая демократия» процветала как в правящей коммунистической партии, так и там, где ее раньше отродясь не было – за тюремной решеткой…
Об этом наглядно свидетельствует газета, разысканная нами в одной из библиотек Москвы. Она называлась «Голос заключенного» и издавалась в Гомельском исправительном доме. Ее главным редактором был заведующий учебно-воспитательной частью некто Дикштейн. Штат «журналистов» состоял сплошь из «зеков», которые подписывали свои публикации не только фамилиями, но даже использовали в качестве своеобразных псевдонимов тюремные клички-«погоняла». Видать, чтобы читающая братва знала своих пишущих героев в лицо…
В ту революционную эпоху смелые социальные преобразования охватили все сферы жизни, не обойдя стороной и тюрьму. Царский острог и каторга ставили своей целью только суровое наказание арестантов, причинение им физических и моральных страданий. Чему и служили пресловутые ножные и ручные кандалы, пешее этапирование в Сибирь, приковывание к тачкам, порка розгами и прочее. В противовес этому новая власть взяла на себя миссию перевоспитания воров и грабителей, а также нетрудовых «буржуазных элементов», поставив во главу угла «борьбу с преступлением, а не с преступником». Насколько это удалось – отдельный вопрос. Но, кстати говоря, именно по этому пути гуманизации условий содержания как наиболее эффективного способа исправления идут сейчас во многих странах мира.
Если верить «Голосу заключенного», пребывание в гомельской колонии было настолько сносным, что отдельные сидельцы просто «воспевали» ее в стихах:
Люблю тебя, я матушка-тюрьма,
На воле холодно – ведь там теперь зима,
А здесь тепло – и жить легко…
Сложно сказать, чего больше вкладывал в эти строки автор: искренней благодарности «за наше счастливое перевоспитание» или язвительного сарказма. В любом случае, в самоиронии этому лирику не откажешь…
«БОЕВОЙ ЛИСТОК» ГОМЕЛЬСКИХ АРЕСТАНТОВ
Первый номер газеты за январь 1925 года открывается передовицей «Без него», приуроченной к годовщине со дня смерти Владимира Ленина. Статья рассказывает и о том, что происходило в колонии годом ранее, после того, как на вечерней поверке было объявлено о смерти вождя пролетариата: «Дежурный – бывший военный, рапортует по-военному старосте. Шутки, остроты, смех.
– Ильич умер.
Тишина. Не слышно слов. Только в углу на кровати нервно рыдал з/к Ф. Понятно, он бывший партиец. Пытались утешить: напрасно…»
Если абстрагироваться от привычного пафоса того времени, то, возможно, у искушенного партийца-«зека» Ф. было еще и правильное предвидение – после смерти радикального, но добродушного Ленина постепенный проход к власти тов. Сталина сулит жесткое закручивание гаек. Что и произошло чуть позже…
А в тот день заключенный Корнаухов, обвинявшийся в бандитизме, объявил семидневную голодовку!«Так своеобразно он выразил свое отношение к смерти Ленина», – утверждала лагерная многотиражка.
В начале 1925 года при Гомельском обл-исполкоме создан комитет помощи заключенным, одной из задач которого была социальная адаптация недавно освободившихся граждан.
Надо отметить, «Голос заключенного» совсем не был неким «тюремным официозом», существовавшим исключительно для галочки в графе о воспитательной работе. Зеки-«журналисты»(по аналогии с «рабкорами» их можно было бы назвать «лагерными корреспондентами» – «лагкорами»)могли позволить себе и метание критических стрел в администрацию. Так, из номера в номер они ставили вопрос о плохом медобслуживании «на больничке». «Не лечат, а метят», – так характеризовал работу тюремных врачей заключенный, член редколлегии М. Усман.
А для улучшения здоровья арестантов з/к Х. предлагал гимнастику, отмечая, что в тюремных условиях, без движения, нередко развивается атрофия мышц и человек за 2-3 года «сидения» становится инвалидом. Как тут не вспомнить легендарного экспроприатора, героя гражданской вой-ны Григория Ивановича Котовского, который даже в камере смертников продолжал заниматься гимнастикой.
«ЗЕЛЕНКА» НА ЛОБ
О приговоренных к «высшей мере социальной защиты»(тех, кому на уголовном жаргоне «помазали лоб зеленкой»)в газете вообще пишут часто…
Да и сам член редколлегии «Голоса заключенного» Войнихович – «мокрушник», приговоренный к расстрелу за убийство своей бывшей жены и ее нового мужа. В нескольких частях, с продолжением, этот бывший студент швейцарского университета(с малопочетной кличкой «Параша»)тонко, со всеми нюансами, описывает свое психологическое состояние пребывания в камере смертников и роковую любовь к своей покойной супруге Элли. Правда, ни одной мысли о собственноручно убиенном «преемнике» у душегуба нет… Кстати, в итоге этому Отелло подфартило – суд заменил «вышку» 10 годами колонии, а тюремное издание обрело талантливого автора.
В этот период в Гомельском исправдоме находится группа смертников, осужденных по делу об убийстве корреспондента Лебедева – Ульян Самсонов, Ефим Самсонов, Иван Гончаров, Артем Бахуто, Никита Мартин, Мищенко.
«Поучительно, трогательно и интересно наблюдать за свиданиями смертников…», – пишет «Голос заключенного». Публикуются здесь и их портреты. Надо сказать, физиономии мрачных бородачей еще те…
«Отомсти, сын мой, советским палачам, – наущает на свидании своего ребенка Ульян Самсонов. – На свободе остались в живых наши, которые помогут тебе в этом». Мартин заявляет жене: «Детей ко мне не приводи, в приют не отдавай, пусть нищенствуют».
Каждую ночь дико кричит во сне бывший бандит Марцев… Он убил своего атамана Гришина, в свою очередь грозившегося «завалить» его, если он уйдет из антисоветской группировки. Застрелив вожака, Марцев в ужасе бежал и сдался властям. С тех пор убитый атаман каждую ночь является к нему во сне и начинает душить раскаявшегося соратника…
ЗА ЧТО «МОТАЛИ СРОК» В 1925-М
На страницах газеты анализировались даже условия содержания в разных тюрьмах. Например, заключенный Д. Терлецкий отмечал, что «в Стародубском домзаке условия содержания изменились к лучшему». По рассказам перебежчиков из Польши приводились сравнения с местами заключения на Западе. Они в те времена отнюдь не блистали нынешней либеральностью. Например, в Белостокской тюрьме заключенным регулярно зажимали пальцы в двери, были случаи гибели во время пыток. Правда, и бежавшие из капиталистического пекла западно-белорусские комсомолец Абрамович и коммунист Робак, польский социалист Белинский, к сожалению, вместо коммунистического рая оказались почему-то в исправдоме…
Публиковалась в газете и статистика преступности по региону, и, как это ни удивительно, то ли по недосмотру, то ли по чьему-то коварному умыслу раскрывались некоторые оперативные методы сыщиков. В частности, среди 723 «постояльцев», въехавших в Гомельский исправдом во 2-й половине 1924 года, 220 человек были осуждены по самой популярной статье – за «разбой и грабеж». Нехитрый вид криминального промысла, требовавший только изрядной дерзости да еще, по возможности, наличия оружия. Ну а стволов-«волын» после гражданской войны хватало с избытком. На 2-м «почетном» месте – кражи(99 человек). Замыкают «тройку» лидеров в этом печальном рейтинге убийства – за «мокруху» пошло «на кичу» 62 человека. Далее идут преступления против личности(60), должностные(47), против порядка управления(44), имущественные(40), половые(16), государственные преступления(12), самогоноварение(7)и прочие.
Особенностью преступности в Гомеле было наличие большого количества «гастролеров» – положение крупнейшего железнодорожного узла Беларуси имело и свои негативные стороны. Однако агент Гомельского губрозыска Хасман придумал своеобразную профилактику против базарных воров-«торбохватов» и карманников-«ширмачей» – за один-два дня до открытия ярмарки гомельские милиционеры задерживали их пачками. С туманной формулировкой «по подозрению в покушении». Для взятия под стражу тогда этого было вполне достаточно. Правда, после закрытия базара практически всех выпускали.
Характерен был режим содержания для разных категорий лишенных свободы. Администрация условно делила их на три части – «испытуемые», «исправляющиеся», «образцовые». Первой категории полагалось 4 свидания и передачи в месяц, 2-й – 8. Последней же – целых 12.
В среде заключенных была своя градация… Помимо традиционной воровской классификации, некоторые авторы газеты изобретали свою «табель о рангах». Так, з/к Ж. подразделяет своих коллег на три группы: «типчиков», «типов» и «людей».
«Типчики» – «на ходу подметки снимают», вульгарны, разговаривают на плохо усвоенном жаргоне, бегающие глаза, попрошайки, услужливые, часто рисуются, буяны, драчуны, надувательство почитают за величайшую заслугу». Как говорят иные сейчас, «мелкая блоть».
«Типы» – солидные люди, квалифицированные, гастролеры, тюрьма – дом родной, взгляд суровый, дерзко вызывающий, инициаторы ужасных тюремных шуток, порочны и развратны, высокомерны к «типчикам» и «новичкам», бахвалы, дерзкие, крупные преступления – почетные отличия».
«Люди» – смесь интеллигентщины и обывательщины, степенны, литературные и умные разговоры, вежливы излишне, чистоплотны, осторожны, держатся особняком, дипломаты, заискивают перед администрацией, интриганы, слог литературно-тяжеловесный и неудобопонимаемый, защитники «старых традиций», доброжелатели власти, злобны, недоверчивы».
Карикатуристы из исправдома предлагали свои типажи заключенных. На их рисунках запечатлены «Аристократ», снимающий вошь бумагой, «Взяточник»(почему-то по кличке «Оля»), «Блатной» и «Поп».
Что касается бывших лиц духовного сословия, которых неисповедимые пути господни привели в исправдом, то образ одного из них наталкивает на мысль, что Ильф и Петров при создании бессмертных «12 стульев» могли пользоваться материалами гомельского «Голоса заключенного». Здесь описан некий дьяк из Романович, сторонник церковных реформ, «живоцерковник»(отец Федор, помнится, тоже чуть не «подался к обновленцам»), угодивший в то сложное время в тюрьму за какие-то «живые хлеба». Причем исполнение этого суеверного обряда он оправдывает тем, что «дал обет покойной жене… этим выполнил волю покойного отца»(«не корысти ради, но токмо волей пославшей мя жены…»). Для полного сходства с отцом Федором, приготовившимся к поиску сокровищ, стоит добавить, что романовичский дьяк-реформатор по собственному почину и коротко остригся.
ТЮРЕМНЫЕ КРАСАВИЦЫ
Отдельная тема – женщины в тюрьме. Их тут много, и содержатся они в одной колонии с мужчинами. Наказание отбывают за самогоноварение, кражи, проституцию и тому подобное… Заключенная Н. из Полтавы задержана в поезде с известным вором и в ворованном же платье. Часты случаи убийства новорожденных младенцев. Причиной такого нечеловеческого отношения к своим детям, по словам авторов тюремного альманаха, чаще всего становятся религиозные предрассудки – «только тот новорожденный имеет право на жизнь, который освящен браком».
Что характерно – «зечкам» 20-ых разрешено не только пользоваться пудрой и краской, но даже носить… драгоценности. «З/к Н. уже 5-й раз в исправдоме. Первый раз она появилась здесь в шляпе, накрашенная, с бриллиантами. Она делает большие дела. И сейчас тоже – с бриллиантовыми серьгами».
Однако изящностью манер арестантки не блещут. Гомельский «Голос заключенного» пытается заниматься их «перековкой» и журит за дикий мат, который стоит в женских камерах в перерывах между лузганием семечек.
Между тем, культурной работой охвачено 100 процентов з/к. В гомельскую колонию даже приезжает Малый государственный академический театр. При этом медсестра из «больнички» была в таком экстазе от выступления, что не пошла к больному, пока тот не скончался. Эх, не зря же предупреждал «Голос заключенного» о безалаберных эскулапах…
Что ж, это все – дела давно минувших дней. Но в целом опыт тех первых лет бурного строительства нового мира, и удачный, и неудачный, может и должен быть использован. Чтобы не повторять прошлых ошибок, чтобы поступательно двигаться к торжеству подлинно гуманного и справедливого общества…
Юрий ГЛУШАКОВ, историк