"Кровавое воскресенье" на Гомельщине
Как местные рабочие поддержали своих питерских товарищей
9 января 1905 года в Петербурге была расстреляна мирная демонстрация рабочих. Этот день, вошедший в историю как «Кровавое воскресенье», стал началом конца династии Романовых. В Гомеле и Ветке эта трагедия также имела свой резонанс и свои последствия…
Расстрел в «Кагальном рву»…
Несмотря на относительно слабое развитие тогдашних средств коммуникации, известие о происшедшем на Дворцовой площади быстро облетело всю страну. Докатились печальные новости и до Гомеля. То, что стреляли в демонстрацию, не являлось чем-то из ряда вон выходящим – практика рассеивания бунтовщиков с помощью оружия в царской России была обычным явлением. Но все дело в том, что 9 января ко дворцу императора шли как раз не смутьяны, а его верные подданные. Возглавил толпу численностью порядка 150 тысяч человек харизматичный священник Георгий Гапон, ранее успешно сотрудничавший с полицией в деле умиротворения питерских рабочих и развития в них «начал благонамеренности и преданности престолу». Более того, это шествие, носившее характер религиозной процессии, было фактически согласовано с петербургским градоначальником Иваном Фулоном. Поэтому когда войска начали стрелять по народу, который с иконами и портретами Николая II шел к этому самому царю за заступничеством, в числе убитых оказались не только рабочие, женщины и дети, но даже полицейские чины, сопровождавшие грандиозное шествие. Количество жертв было колоссальным: некоторые источники называют от двухсот до тысячи погибших от пуль и сабельных ударов. А раненых – намного больше…
По многим крупным городам Российской империи прокатилась волна демонстраций протеста. Гомельский комитет РСДРП тоже решил не оставаться в стороне. Митинг, посвященный трагическим событиям в столице, был собран 18 января в городском «Кагальном рву», примерно в районе современной фабрики «Коминтерн».
Об этом месте следует сказать особо…
«Есть в Одессе Молдаванка, а в Москве – Хитровка…» – пел в свое время знаменитый бард Александр Розенбаум, кстати, также имеющий гомельские корни. В дореволюционном же Гомеле местной «Хитровкой-Молдаванкой» служил район городских трущоб, выросших в большом овраге на месте бывшего ручья Гомеюк. Нищета в хитросплетениях переулков «рва» царила жуткая, да и полиция предпочитала наведываться сюда крайне редко. Но в тот вечер все же появилась. И не одна, а с солдатами…
В разгар митинга, когда сменявшие друг друга ораторы от различных социалистических партий темпераментно клеймили «прогнившее самодержавие», кто-то крикнул: «Полиция!». Это самое «прогнившее самодержавие» отнюдь не собиралось «рассыпаться в прах» просто так, не за понюшку табака…
Люди в панике бросились к выходу, некоторые стали выпрыгивать из окон второго этажа. Рядовой 160-го пехотного полка действовал, как на учебном плацу по команде «Длинным коли!» Он просто пригвоздил 16-летнего Кагана к забору. Рабочий паренек так и повис на солдатском штыке. Что ж, казарменная муштра в старой армии часто делала из людей автоматов, готовых к исполнению любого приказа...
А вот городовой 2-го участка Шваров все сделал обдуманно – тщательно прицелившись, спустил курок своего «смитвессона», и молодая работница Дворкина рухнула на землю замертво.
Не со «столичным размахом», но в те смутные дни в Гомеле тоже пролилась кровь…
«Высоконравственный и божественный по своей простоте и величию образ Христа…»
Гомель тогда являлся крупным центром революционного движения, известным всей России. Однако свою солидарность с питерским рабочим классом решили проявить и в других местах и местечках Гомельщины. Даже в старообрядческой Ветке, где давно уже действовала подпольная группа социалистической молодежи во главе с братьями Иваном и Александром Малеевыми.
Казалось бы, что было делать на баррикадах этим выходцам из достаточно зажиточной и образованной семьи коренных ветковчан?Дед Малеевых, по уличному «Супру-нов», – из крепостных крестьян, но выучился в Москве на повара, после отмены крепостного права при Александре II в 1861 году был мещанским старостой Ветки. Отец многодетной семьи Герасим Малеев в юности гонял плоты по Сожу и Днепру до Екатеринослава. И там, в этом «южнорусском Чикаго», впервые познакомился с народовольческими идеями. Детям он дал хорошее образование, в семье Малеевых всегда много читали. Маленький Ваня запоем глотал романы Майн Рида и Фенимора Купера, мечтал бежать то на войну с турками за освобождение братушек-славян, то на Миссисипи или Амазонку. Но со временем «кровожадные» апачи и злые команчи(как они описывались в тогдашних бульварных романах)стали ассоциироваться у Вани с царской полицией.
Ветка – бывшая столица русского старообрядчества. Возможно, неугасимый бунтарский дух раскола и пугачевщины еще и тогда незримо витал здесь. Несмотря на демократические традиции семьи Малеевых, религия с детских лет оставила глубокий след в сознании Ивана. Впоследствии он напишет: «Хотя религия и «опиум для народа», но этот опиум оставил во мне с детства неизгладимый, высоконравственный и божественный по своей простоте и величию образ Христа, его прекрасную высокоморальную сущность человеческого духа и лучших нравственных начал. Воспитал во мне чувство справедливости и все явления разделил на добрые и злые. Впоследствии я убедился, что народ без того или иного вида опиума, в пору его недостаточной умственной зрелости, не может жить». Правда, такое трепетное отношение к заповедям Христа отнюдь не распространялось на местного учителя Закона Божьего, «зверского попа» Николая Гашкевича, рвавшего у ребят волосы и в кровь разбивавшего ученикам лица.
И вот вокруг Ивана и его брата Александра сложился кружок образованной местной молодежи. В него вошли их сестры Васса и Евгения Малеевы, Денис Амельченко, Михаил Шатилов, Максим Афанаскин, Федор Курятников. Сходки проходили в ветковском районе Заречье или в ночном лесу под видом танцевальных и песенных вечеров. Сначала – зажигательные танцы, лявониха или модный вальс, а потом, при загадочных отблесках костра, начинали говорить об угнетении народа помещиками и о светлом будущем человечества – социализме. В первое время ветковчане установили связь с гомельскими социал-демократами. Но чтение Маркса показалось им слишком скучным занятием, и вскоре ребята примкнули к партии социалистов-революционеров(эсеров). Если на стороне марксистов был гранит социалистической науки, то к эсерам молодых парней и девчат привлек романтический ореол, окружавший тогда эту партию. «Выстрелы отважных определяют наше место в революции», – писал впоследствии Иван Малеев.
Ранней весной 1904 года его арестовали. Улик никаких не было, но, видно, донес кто-то из бдительных соседей. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы установить за парнем надзор. Впрочем, отметившись после работы в полицейской управе, Ваня с друзьями, как и раньше, шел распространять нелегальную литературу, брошюры Чернышевского и Михайловского…
Второй арест последовал летом. На этот раз Ваню задержали с поличным – с листовкой в руках. Серьезное «государственное преступление» – и его уже готовили к сибирской ссылке. Но после убийства боевиками министра внутренних дел фон Плеве его преемник, либеральный князь Петр Святополк-Мирский, объявил своего рода «оттепель». И Малеев остался на свободе.
Красное знамя на Красной площади
«Потепление» закончилось в январе пятого года массовым расстрелом народа на Дворцовой площади. После «Кровавого воскресенья» в Ветке тоже была организована демонстрация протеста. Руководить выступлением должен был гомельский подпольщик Иван Мохов. Это по фамилии его отца, Семена Мохова, переезд недалеко от Центрального рынка Гомеля(бывшей Конной площади)до сих пор называется «Моховым». Семен Михайлович, бывший жандармский унтер-офицер, в те стародавние времена владел там кузницей. Но по прибытии в Ветку Мохов был арестован «коллегами» его папы, и руководство выступлением взял на себя Иван Малеев. В назначенный день на улицу вышли сотни людей. Впереди с красным знаменем, на котором Вассой Малеевой белым шелком были вышиты слова: «Земля и Воля», шел ее брат Шура. Именно в этот день, 22 января 1905 года, красное знамя было впервые поднято в Ветке…
Демонстранты подошли к канатно-веревочному заводу Мебеля на улице Беседской и остановили его работу. Хозяин завода перебегал от одного рабочего к другому, суетливо хватал их за рукава и бормотал скороговоркой:
– Таки не позволю тебе уйти… Арбайтен, арбайтен!Што еще за майсы?Што еще за красные знамена такие на голову бедного еврея?
Часть рабочих Мебеля пошла с демонстрацией, часть просто побрела по домам – чем у них там дело кончится, еще не известно, но под такой шумок и стопку пропустить не грех…
Тем не менее к манифестантам и забастовщикам присоединились и жители Заречья, где также были канатные и кожевенные заводы. Всего собралось до двух тысяч человек – для городка с населением в 10 000 весьма внушительное количество. Из Заречья вышли на улицу Преображенскую(ныне Ленина). Правда, когда двинулись к полицейскому управлению, часть людей повернула обратно – из-за страха перед полицией. Остальные шли мирно, только торжественное пение «Смело, товарищи, в ногу…» далеко разносилось в зимнем воздухе. Навстречу вышел полицейский начальник Валюжанич. Разогнать такую толпу народа было не в его силах, и он решил начать переговоры:
– Чего бунтуете, братцы?Вы ж православные… Чего хотите?– зычным голосом спросил пристав Валюжанич. Где-то в глубине души этот полицейский чин был добрым человеком.
– Свободы. Это значится, чтоб в народ больше не стреляли, – выкрикнул кто-то из демонстрантов.
– Мне это не подведомственно, – только и развел руками начальник волостной полиции.
Тогда кто-то в толпе предложил разбить двери управы и самим вызволить Мохова. Тем временем, пока шел «переговорный процесс», полиция подтянула свой «резерв» – записных громил, мелких лавочников и люмпенов, за чарку водки или благорасположение начальства всегда готовых выполнить любую грязную работу. Из деревень подвезли наиболее темных крестьян. Несколько полицейских, переодетых в крестьянские тулупы, руководили этой толпой. На базарной площади с кольями и гирями в руках они бросились на рабочих. Площадь эта, между прочим, до сих пор называется Красной в память исхода московских старообрядцев от царя и патриарха Никона. В тот день площадь стала красной по другой причине…
Ударом полена Ивану Малееву рассекли голову. Кровь, ручьем лившаяся из раны, дымилась на морозе. С демонстрантами шел отряд вооруженных револьверами дружинников. Но Иван Малеев распорядился не стрелять в «черносотенцев», ведь в большинстве своем они – свои же братья-крестьяне и рабочие, должны же, наконец, опомниться. Избитых демонстрантов поднимали со снега и вязали полицейские стражники.
Шуру Малеева сбили с ног. Несколько пьяных попытались схватить знамя, но на его защиту стала Васса, решительно оттолкнувшая громил. Неизвестно, чем бы кончилась эта неравная схватка, если бы подоспевшие товарищи не увели Вассу Малееву вместе с ее собственноручно вышитым флагом.
Кандальный звон
Всего в тот день, 22 января, полиция арестовала 22 человека, в том числе Ивана, Александра, Вассу и Евгению Малеевых, Анну Золотареву, сапожника Школьникова и других жителей Ветки. Всех их заперли в камерах при волостном правлении. Опасаясь, что «сподвижники» совершат нападение с целью отбить товарищей, в Ветку вызвали целую сотню казаков. Подвыпив, несколько станичников ночью вошли в женскую камеру, «поразвлечься с девками», но были встречены… градом ударов досками, выломанных с нар. В мужской камере в это же время стали ломать двери, и «герои-любовники» не солоно хлебавши поспешили ретироваться.
В Гомель арестованных доставили в тюремных «черных каретах», конвоировали их казаки с пиками. Жандармский ротмистр Шебеко внимательно осмотрел избитых, израненных арестантов и задумчиво произнес:
– Я бы вас еще не так отделал. Дали мало-с…
Пятерых женщин разместили в камере-одиночке Гомельского тюремного замка, где на всех приходились только одни нары. То ли из-за переполнения гомельской тюрьмы, то ли по какой другой причине, но вскоре ветковских арестантов сковали попарно кандалами и погнали на вокзал. Погрузили в обычные вагоны, ведь Петр Столыпин к тому времени еще не стал премьер-министром, и знаменитый этапный вагон-«столыпин» пока не был разработан.
Заключенных отправили кого в Рогачев, кого в Быхов. В гомельском архиве хранятся воспоминания Евгении Малеевой, где она описывает эти острожные скитания. Начальник Рогачевской тюрьмы по виду был сущий палач, но встретил их вежливо – дал общую камеру с нарами на всех и уведомил об их прибытии княгиню(Паскевич?), которая и снабдила арестованных пищей. У матери Малеевых в это время случилось нервное расстройство. Всех участников демонстрации освободили через месяц, только Иван Малеев провел в тюрьме почти полгода.
Памятник младшему брату
В октябре 1917 года красное знамя будет снова поднято над Веткой. И будет временно снято только два раза – во время немецкой оккупации 1918-го и 1941–43 годов.
Городовой Шваров и при Советской власти найдет себе применение, устроится работать кем-то вроде кондуктора, но все же предстанет перед судом за тот расстрел в Кагальном рву.
Иван Малеев проживет долгую жизнь, полную бурных приключений, опасностей и лишений, которых не испытывали, наверное, даже герои его любимых в детстве книжек. Подробнее об этом мы еще постараемся рассказать на страницах «Вечерки».
Александр Малеев будет расстрелян в 1906 году в Бобруйской крепости. Еще один брат, Федот Малеев, – смертельно ранен в перестрелке, защищая город от нападения бандитов в 1919 году. В 1917 году Иван Малеев возглавит первый в Ветке профсоюз, станет председателем Ветковского Совета депутатов и депутатом всероссийского Учредительного собрания. А в 1918-м – председателем Военно-Революционного комитета Ветки. На местной Красной площади в 1928 году будет установлен памятник погибшим братьям Малеевым. В 1938 году, в разгул «большего террора», памятник разрушат, а камни заберет на могилу жены шофер партийного райкома…
Иван Герасимович Малеев переедет в Москву, будет работать журналистом в газете «Известия», доживет до глубокой старости и оставит после себя рукописи своих интереснейших, но до сих пор не опубликованных воспоминаний...
Юрий ГЛУШАКОВ, историк